Исчезновение. Пиеса в трех действиях.

Действующие лица:

Папенька - грузный бородатый дядя в сюртуке, слова роняет басовито, поглаживая бороду

Маменька - полная тетя пожилых лет, в крепдешиновом платье с шорохом

Грушенька - горничная, толстая, неопрятная, неопределенных лет, в чепчике, фартуке и сапогах, больше на ней ничего нет

Сашенька - девушка неопределенно юных лет, немного толстенькая, говорит грудным, но тонко-визгливым голосом

Действие первое

Сцена покрыта сероватой пылью, на ветхих венских стульях сидят папенька с маменькой. Еще на сцене: старый комод с завитушками, полуразвалившаяся двуспальная деревянная кровать на львиных лапах, на кровати драный серый матрас в комьях пыли, на стене остановившиеся часы с вылезшей наружу кукушкой.

Папенька, поглаживая бороду:

- А Сашенька-то наша совсем уже большая выросла

Маменька:

- Пропадает цельными днями черте хде

Папенька:

- Известное дело, большая стала, выросла Сашенька-то наша

Маменька, смотрит на часы на стене:

- Обедать пора уже, хде ее черти-то носят...

Папенька, поглаживая бороду:

- Известное дело... Что на обед нонче?

Маменька, кричит:

- Грууша! Мы обедать хоочем!

Хлопает дверь. Входит Грушенька. Маменька падает со стула, папенька поглаживает бороду.

Грушенька:

- Звали?

Маменька мычит и садится обратно на стул.

Папенька:

- Есть хочем. Неси сюда борщъ с галушками и водочки графинчикъ.

Грушенька:

- Сию минуту будет

Поворачивается, папенька громко хлопает ее по голому заду, маменька падает со стула. Грушенька уходит, хлопает дверью, маменька садится на стул.

Маменька:

- Вот бесстыдница-то, бесстыжая ее рожа...

Папенька, поглаживая бороду:

- А мне так даже больше нравится-то...

Маменька:

- Известно, больше, бесстыжая твоя рожа....

Хлопает дверь, маменька падает со стула. Грушенька вкатывает столик на скрыпучих колесиках. На столике две щербатые тарелки с борщомъ и графинчикъ с водкой.

Маменька, с пола:

- А хде одежа-то твоя, Грушенька? Хде платье-то, что я тебе на Рождество отдала?

Грушенька:

- Вчерась потеряла, кажись... Не изволите сердится, мадам...

Маменька, садясь на стул:

- Известно, с перепою потеряла, бесстыжая твоя рожа...

Грушенька:

- Засим я ухожу...

Уходит. Хлопает дверь.

Папенька, прихлебывая борщъ, поглаживая бороду:

- Да-сс... А борщец хорош... Да под водочку...

Дует из горла графина водку, крякает...

Маменька:

- Да хде черти-то Сашеньку носят...

Папенька:

- Известное дело, подросла Сашенька-то...

Маменька:

- Подросла моя доча-то...

Папенька:

- Замуж пора выдавать девку-то...

Маменька задумчиво кивает головой, сопит, расстегивает ворот у платья...

- Уфф, хорош борщец... Да нонче женишки пошли одна шелупонь голожопая...

Папенька, поглаживая бороду:

- Уж и свататься приходил вчерась дружок ейный. Голожопый, как вся ейная шваль...

Маменька:

- А я уж и приданое приготовила...

Показывает на комод. Папенька молча смотрит на комод. Маменька тоже смотрит на комод. Тишина.

Папенька:

- Подросла доча-то....

Маменька:

- И хде ее черти-то носят...

Затемнение. Конец первого действия.

Действие второе.

На сцене все, что и в первом действии. Никого нет. Между сценой и зрительным залом висит полупрозрачный занавес грязно-серого цвета.

Хлопает дверь. Вбегает Сашенька. Вальсирует по комнате и шмякается на кровать.

Сашенька:

- Уфф...

Молчит. Смотрит на комод. Встает с кровати, медленно подходит, и достает из комода гряно-серый матрас в комьях пыли, такой-же, как на кровати.

Сашенька, скрыпучим голосом:

- Нечего сказать, хорошо приданое... Удружили маменька с папенькой... И папенька вчерась удружил, Павлику по жопе, хорошо удружил, нечего сказать... Да и Павлик-то мразь, шваль, дерьмооо... (начинает плакать)... одни уроооды вокруууг, беееедная яааа.... (плачет)

Из соседней комнаты слышна грустная шершавая музыка, как со старой пластинки. Сашенька плачет.

Сашенька вдруг перестает плакать, кричит, швыряя туфлею в стену:

- Груша, мразь, выключи патефон, сволочь!

Музыка медленно замирает. Туфля в замедленном полете долетает до стены и ударяет о часы. Часовая стрелка смещается на одно деление. Сашенька перестает плакать и подходит к комоду. Она достает из комода гитару и начинает тихонько перебирать струны. Она поет на мотив какого-то заунывного романса:

- Ниикто мееня не люубит

- Ниигде мееня не люубит

- Заачем мееня не люубяят

Замирает...

- Яааа бедный. Йааа беедный!

Молчит, слушая отзвук струны. Поет:

- Отцвелиии уж давнооо

- Хризантееемы в садууу

- И любооовь умерлааа

- В моем сеердцеее...

Останавливается. Молчит. Смотрит на часы. Тишина. Сашенька:

- А сколько времени-то? Времени-то сколько, а?

- Мне че-то страшно, страшно че-то мне... И тихо как-то... и грустно как-то.... и одиноко как-то мне....

Сашенька кладет гитару обратно в комод, ложится на матрас на пол.

Сашенька, тонким голосом, тихонько, лицом в матрас:

- Маменькааа!

- Папенькаа!

- Мамееенькаааа!

- Может, они все - вовсе здесь?

Оглядывает комнату...

- Или там?

Смотрит в матрас. Начинает, всхлипывая, плакать.

- Нечего сказать, удружили маменька с папенькой, нечего сказать, удружили, нечего сказать, нечего сказать, нечего сказать, нечего сказать, нечего сказать, нечего сказать.

Так повторяя, Сашенька вяло рвет матрас, он рвется легко, как будто он практически истлел, серыми хлопьями пыли. Сашенька перестает плакать, она встает, обсыпанная серой пылью и трухой. Медленно выходит. Медленный скрып закрывающейся двери, завершающийся неожиданным хлопком.

Действие третье.

На сцене все, что и в предыдущих действиях, только нет матраса на полу и нет полупрозрачного покрывала перед сценой. Маменька с папенькой лежат на кровати, укрытые пледом. На маменьке папильотки, папенькина борода лежит поверх пледа.

Маменька:

- Времени-то сколько...

Папенька, поглаживая бороду:

- Сколько?

- Эх, уффф... Что-то я...

Маменька:

- Устала что-то я за день, намаялась...

В соседней комнате тихо звучит шершавая музыка, как будто со старой пластинки.

Маменька:

- Грушенька, бесстыжая ее рожа... Черте-что... Бесстыдница...

Кричит:

- Выключи музыку, Грушенька, бесстыжая твоя рожа, спать пора, дура ты, времени-то сколько!

Музыка не прекращается.

Маменька:

- Вот дура-то. Я сейчас туфлей кину в стену, ей-богу....

Папенька, поглаживая рожу:

- А впрочем, пусть ее... Пусть играет... Мне так даже больше нравится.

Маменька:

- Известное дело, тебе больше нравится, бесстыжая твоя рожа.

Маменька, успокаиваясь:

- А впрочем, пусть ее, хорошая такая музыка, правда...

Папенька:

- Засим я буду спать.

Засыпает.

Маменька:

- Постой... Ааа, спит уже, бесстыжая его рожа... Что-то это мы...

Садится на кровати, напряженно смотрит на часы.

- Что-то это мы... Забыла... Черте что... забыла...

- Грустно как-то... Что это мы забыли...

Начинает плакать. Ложится обратно, отворачивается к стене, тихонько плачет.

Затемнение.

Конец.

Пунктуальность

Пунктуальность.

После того, как я обнял вас на прощание у поезда и сел в машину, мной овладела неясная грусть. Вернее сказать, к очевидной легкой грусти от расставания, к печали от вечернего одиночества примешивалась непонятная мне пока тоска. Я вспомнил о нашем «собрании тайного общества», вспомнил разговор о том, что человек может воспринимать только ничтожную часть существования – всё остальное существует для него лишь гипотетически, и тем самым в большей или меньшей степени является лишь предметом веры. Есть только то, что происходит с тобой в конкретный миг в конкретном месте, остальное, (то есть ВСЁ остальное), - проходит мимо.

Темнело. Я ехал по проселочной дороге в машине. Я был один, еще была музыка в машине и был небольшой участок дороги, струящейся в свете фар. Вы были абстракцией в моем уме – скучая, я вспоминал о вас, о вашем отдельном мире поезда, мчащегося сквозь ночь в Петербург. Другой абстрактный, отдельный мир в моей голове – дом, Оля, которая ждет меня к ужину и Алиса, которая давно спит. Всего этого я не мог знать, я делал эти выводы эмпирически, основываясь на житейской логике, но этого не существовало в реальном мире. В реальном мире, который ограничивался музыкой в салоне и небольшим видимым куском дороги, непостоянным и изменяющимся.

Один в машине, в конкретный момент времени в конкретном месте, пунктуально. Крошечный субъективный мирок для меня реален, объективный мир вокруг нет. Вернее, для меня реально лишь его маленькое неверное отражение внутри моего субъективного мирка. А настоящий объективный мир, само Бытие, существование всего и вся для меня не существует вовсе. Мира нет для меня, меня нет для мира.

Я вне мира. Мира, в котором содержится бесконечное пространство и время, в котором живет бесконечное количество вероятностей, мест и событий. Я же – всегда заперт внутри одной. Вокруг полно людей – но каждый из них как остров во тьме. Я один в машине – медленно еду навстречу своему концу в отпущенный мне срок.

Итак, чем же можно охарактеризовать нашу реальность – нашу человеческую, утилитарную и субъективную ее ипостась?-

1) Субъект всегда находится только в одной точке пространства.

2) Он всегда находится в единственном мгновении времени.

3) Субъект может воспринимать (своими органами чувств) только соответствующие этому континууму сигналы.

4) Сознание субъекта всегда ограничено его самостью.

5) Внутри субъективного мира существует более или менее развитой абстрактный мир (времени, понятий, событий), свойства и качество которого определяются субъектом.

Первые четыре постулата, (вернее даже сказать, ограничения), определяют главное свойство реальности, которое можно назвать пунктуальностью. Из пятого постулата ясно, что наиболее пунктуальны существа без развитого самосознания, абстрактного мышления и рефлексии. Что же до людей, то воображение и ум дают им возможность заглянуть за границы своего горизонта, за тень заката – это и есть трансреальность.

Что такое литература трансреализма.

В реальности, наяву, каждый предмет обладает лишь сиюминутным утилитарным значением. Наяву предметы означают лишь то, что означают, они не могут перерасти свою самость – также, как своей самостью всегда ограничено сознание субъекта. Это отдельные составляющие мира, мир атомизируется, распадается на фрагменты. Отражающая эту реальность утилитарная литература – либо рассказ об игре, об условном движении субъекта через различные препятствия к «победе» или «поражению», либо описание правил этой игры.

А в заумной реальности «постмодерна»?, (я беру это слово в кавычки, поскольку такая дефиниция, конечно, очень условна), - в этом дискурсе смысловое наполнение предмета – это пустая оболочка, указатель. Указатель, смысловой маркер любого другого предмета и явления, который в свою очередь указывает на нечто третье. Дурная, бесконечная и пустая паутина переплетающихся смыслов и концептов, годная лишь для упражнения мозга (получается обобщенный портрет современной философии =). Литература этого сорта – игра с цитатами.

Наконец, во сне или мечте, в музыке, в глубине или же где-то вне человеческого существа предметы могут означать больше своей самости. Они имеют нечто, объединяющее все атомы и фрагменты мира в целое, они указывают на это – а именно на смысл существования. Смысл существования – это не формула, не идея, это сама вещь и ощущение от нее, ее излучение, (поэтому поэзия, безусловно, средство фиксации трансреальности).

Итак, во сне каждая вещь имеет смысл, перерастая свою самость – преодолено четвертое ограничение субъективной реальности. Время во сне податливо и пластично, события предопределены, но взгляд субъекта охватывает не мгновение, а всю протяженность времени. Взгляд наблюдателя панорамно охватывает и места, в которых происходят события (места прекрасные и щемящие, поскольку это места воспоминаний). Так преодолены три первых ограничения. Во снах есть простор и воздух.

Итак, литература трансреализма - это фиксация сна и воспоминания, мечтаний, это фиксация взгляда за пределы утилитарной реальности. В широком смысле – вся экзистенциальная и психологическая литература, в более узком понимании – литература, обладающая логикой сна.